Черный металл, выплавленный в песок. Железная рвань обломков, хаос, гарь. Зеленоватые брызги кристаллических ячеек вокруг. То немногое, что уцелело при ударе и вспышке.
     — Пошли, — сказал Огнев. — Все ясно.
     Напоследок он обернулся. Даже скалы опалены. Тень катастрофы запечатлелась в граните. И где-то посреди хаоса, уже неотделимая от марсианской почвы, крохотная деталька, небрежно сработанная там, на Земле. Пустяк, мелочь. И нет ракеты, нет сотен тонн долгожданного груза.
     Молчаливый спутник Огнева пожал плечами.
     — Главное, что там не было человека.
     “Разумеется, главное! — хотел воскликнуть Огнев. — Но человек-то там был... Тот, который сработал на авось. Там, на Земле. Человек, лишенный теперь доверия”.
     Но вслух он этого не сказал. К чему? • Они шли по склону, и пейзаж казался им безотрадней, чем всегда. Тусклый песок, угрюмый свет маленького солнца, синюшные вздутия эретриума на камнях. Цвет марсианских растений словно предостерегал о яде, который их пропитывал.
     Ветер уныло свистел. Он тоже был ядовит. Можно было сколько угодно трубить о победе над Марсом, о покорении планеты — пустые слова. Люди вынуждены окружать себя земным воздухом, есть земную пищу, бояться булавочного прокола в стене изоляции, отделяющей их от всего марсианского. Они чужаки, они живут здесь благодаря рейсам грузовых ракет — этой ненадежной миллионокилометровой пуповине, протянувшейся через космос. Чужие в чужом мире—к этому трудно привыкнуть.
     И меньше всего Toпу — овчарке Огнева, которую тот привез “в целях исследования воздействия марсианских условий на животных”. Пес, комичный в шлеме, опустив голову, трусил сейчас у ног хозяина. Впрочем, резвость давно покинула его. Первые дни в его горле клокотал вой. Потом Топ свыкся, притих, но, печально поймав взгляд Огнева, словно вопрошал: “Нам плохо тут, хозяин. Давай уйдем”.
     Огнева раздражало молчание шагавшего рядом Серегина. “Хоть болтовней бы отвлечься...” Неудача с ракетой, конечно, еще не была катастрофой, Серегина — того она почти и не касалась. Что ему, геологу, имеющему дело с камнями? А тут думай, как расширить гидропоническую станцию, чтоб не экономить каждый грамм, ломай голову, как разнообразить блюда из хлореллы, как избавиться от солей в трубах системы очистки. Ведь полиокисловые трубы, на стенках которых вода, извлеченная из атмосферы Марса, не отлагает солей, погибли с ракетой. И запчасти для вездехода тоже. Черт возьми, его “героическая” работа первопроходца чересчур напоминает обязанности домоуправа! Трубы, очистка, ремонт. А он — исследователь, черт возьми! И еще постоянная зависимость от всех этих мелочей. Не менее четверти усилий уходит на поддержание той самой стены изоляции, которая так стесняет жизнь. Иногда ему казалось, и нелегко было отделаться от навязчивой мысли, что крохотные, герметично изолированные комнаты станции — это своего рода тюремные камеры. И скафандры тоже камеры, только движущиеся.
     — Что, скоро починим вездеход? — как будто назло спросил Серегин. — Надоело пешком топать.
     Огневу захотелось выругаться.
     Но ответить он не успел. Топ внезапно рванулся — шерсть дыбом, глухое рычание рвалось из-под шлема.
     — Toп, что с тобой?
     Еще не закончив вопроса, Огнев получил ответ. Из-за скалы на людей выкатился приземистый шмек, видимо пасшийся в зарослях эретриума. Паучьи лапы несли животное бесшумно и быстро, как колеса, и он мгновенно очутился в опасной близости. Роговидные глаза шмека отливали красным.
     Ему наперерез бросился Топ. Трубки от баллона прыгали на спине собаки.
     — Топ, назад! — заорал Огнев, выхватывая пистолет. Ничего страшного в нападении шмека не было. Даже безоружный человек в скафандре с гидроусилителями мог ударом бронированного кулака обратить шмека в прах. Немножко ловкости и знания повадок, чтобы избежать острых когтей, — вот и все.
     Но Toп встретился с такой диковиной впервые. Он не подозревал, что его прыжки только мешают людям. Им владел многовековой инстинкт, воспитанный человеком: на хозяина нападают, надо отвлечь нападение.
     — Назад, Toп, назад! — кричали Серегин и Огнев, опустив пистолеты. Стрелять было невозможно из-за собаки.
     Слишком поздно. Шмек был слабым, но необычным противником: его подогнутые внутрь тонкие лапы могли распрямляться с молниеносностью пружины. Прыжок — лапа шмека со свистом опустилась на собаку. В следующее мгновение взъяренный Топ грудью ударил противника. Тело шмека развалилось с сухим шорохом.
     Серегин подбежал к собаке первым.
     — Все кончено, — глухо сказал он.
     Лапа шмека, как бритва, полоснула по воротнику шлема, и тот сполз с головы собаки. Топ лежал на боку, по высунутому языку катилась пена.
     Огнев тщетно пытался приладить собаке шлем или хотя бы зажать порез. Бесполезно. Топ дышал наружным воздухом. В нем было достаточно кислорода, но окислы азота убивали хоть не мгновенно, но неотвратимо.
     Казалось, и Toп понимал это. Он попытался лизнуть руку Огнева. Из его глаз катились слезы, бока судорожно опадали.
     — Прекрати... — отвернулся Серегин. Огнев поднял пистолет. Глаза собаки взглянули на него с укором и тоской. Пистолет заходил в руке.
     — Не могу, — глухо сказал Огнев.
     — И я тоже, — тихонько ответил Серегин. — Но так будет лучше.
     Он прицелился.
     Вой прокатился над скалами, эхо умножило его, вознесло к фиолетовому льдистому небу, В этом вое будто прорвалось давно сдерживаемое отчаяние пса, вся его ненависть к холодным красным равнинам Марса, чужому солнцу, негреющему свету. И словно ненависть придала ему силы, он вскочил, бешено закрутился. Но в конвульсивных движениях все же была какая-то определенность. Топ словно искал что-то среди камней и песка. Брюхо и задние ноги волочились, но он упрямо полз к ему одному известной цели.
     Огнев попытался сглотнуть комок в горле. Пес грудью упал на бугорчатый вырост марсианского растения, рвал губчатую, склизкую массу...
     Серегин спрятал пистолет.
     — Инстинкт. Сейчас он — обезумевшее животное, которое помнит, что от смерти иногда спасают травы.
     — Здесь нет трав...
     — Инстинкт этого не знает. Он повелевает — ищи... Земля, Марс... Страх смерти стирает разницу, отчаяние приемлет обман. Что ж, по крайней мере, он нашел быстрое избавление от мучений.
     Огнев отвернулся, чтобы не видеть конца. Но когда он снова обернулся. Топ еще жил. Огнев заставил себя наклониться. В неподвижных глазах пса черной волной вставала смерть. Взгляд остекленел, он шел оттуда, откуда уже не ждут ответа. Огнев невольно тронул свой шлем движением, каким на Земле в таких случаях обнажают голову.
     — Морские свинки погибли от яда эретриума через тридцать секунд, — сказал Серегин, — собака держится дольше.
     Педантизм Серегина даже не возмутил Огнева. “Прости меня, Toп. Мы по доброй воле пришли сюда, где даже жизнь поражает смертью. Ибо знали зачем. Тебе же Марс не был нужен, тебе было трудней. Прости”.
     И он, уже не колеблясь, навел пистолет.
     — Подожди, — остановил его Серегин. — Опыт надо довести до конца.
     — Это жестоко.
     — Это необходимо. Ради науки. А он... он все равно ничего не чувствует.
     Глаза Топа закрылись. Только легкая дрожь еще выдавала жизнь.
     — Нет, это жестоко, слишком жестоко!
     Крик хозяина как будто разбудил Топа. По мышцам ног прошли сокращения, глаза открылись, пес поднял голову. Серегин и Огнев попятились. Топ уже стоял на подкашивающихся ногах. Бока проваливались при каждом выдохе, но он дышал, дышал все более шумно и радостно — марсианским воздухом.
     — Что это? — прошептал Огнев.
     Топ шагнул к нему, но чуть не упал. Серегин подхватил его на руки. Пес благодарно лизнул стекло шлема.
     Так они стояли долго и глядели на чудо — живого Топа. Со страхом, что чудо вдруг кончится, что голова Топа бессильно упадет и надежда, ошеломляющая, ослепительная надежда угаснет. Но Toп жил и даже удивленно повизгивал: почему так необычно молчат люди?
     — Да-а... — проронил, наконец, Огнев. Он неловко потоптался. По-прежнему ничего не понимая, протянул руку, коснулся шерсти пса.
     — Мышьяк, — вдруг отчетливо сказал Серегин, в упор глядя на Топа. — А мы... мы узколобые тупицы.
     — Как? — Огневу показалось, что он ослышался.
     — Мышьяк, — повторил Серегин. — Оружие отравителей. Или фосфор. Яды, которые не только убивают, но и лечат. Так, кажется? Органические соединения и того и другого составляют ткань эретриума. Впрочем, тебе видней как и что. Ты ведь еще и биолог,
     — Да, конечно, мне видней, — машинально согласился Огнев. Он все еще плохо понимал. — Ага! — у него мелькнула догадка. — Уж не хочешь ли ты сказать...
     — Вот именно.
     — Но это же общеизвестно! Яд, который можно нейтрализовать ядом...
     — Ах вот как, общеизвестно, — Серегин уже не скрывал иронии, — почему же тогда никто даже не попытался дышать марсианским воздухом и есть марсианскую пищу одновременно? Не подумал, что целиком ядовитой биосферы не бывает? Почему потребовалось вмешательство случая, чтобы отворить дверь, которая считалась заколоченной? Не знаешь? Идем, Топ, славный ты мой песик.
     Он погладил Топа. Нежно, так нежно, как никто никогда пса не гладил. Пес ткнулся носом Серегину в ладонь. Потом вопросительно глянул на хозяина.
     Но Огнев не заметил взгляда. Он пытался собраться с мыслями. Они были горькими.
     “Ну... — покрутил он головой, — ну и... ладно, не додумался сам поставить опыт, — куда ни шло. Но не сообразить, что к чему, когда Toп ожил... Скверно, очень скверно...”